6+

Православие

Мы рады приветствовать Вас на православной странице нашего сайта. Здесь вы найдёте интересную информацию о духовенстве станицы Брюховецкой о его прошлом и настоящем.

Самосуд

Брюховецкий священник Александр Блощанский  оставил нам в наследство суровый, но  поучительный для всех православных людей рассказ о трагическом случае, имевшем место в одной из пяти станиц, которые входили в 22 благочинный округ Кубанской области. Напомним, в 22 округ, образованный  в июне  1904 года,  входили церкви станиц: Переясловской,  Брюховецкой,   Батуринской,  Ирклиевской, Березанской, Новокорсунской. Церкви хуторов: Журавский,  Малеванный, Сердюковский, Балковский, Воровсколесский (Выселки). Итого 11 населенных пунктов, 11 церквей и 15 причтов. Рассказ был напечатан в Ставропольских епархиальных ведомостях в 1912 году и  в то время был, несомненно, актуален. В истории этих станиц описанный в рассказе случай не обнаружен, но и думать о том, что это вымысел автора, невозможно. Актуален рассказ и сегодня -  как для обычного читателя, так и для православного священника.

 

                                                                                                                       Рассказ

Редко кому из нас не приходится переживать такие трагические моменты в жизни, которые глубоко волнуют наше сознание и оставляют в душе след на всю жизнь. Разница здесь бывает только в том, что одни эту трагедию испытывают на себе, друге бывают свидетелями чужого горя.

 К благочинному священнику станицы Батуринской о. Николаю приехали трое батюшек с „отчетом". Рады были отцы, что свиделись. У каждого накопилось много на душе, хочется поделиться пережитым, передуманным. Поразъедутся по своим углам, Бог даст, когда придется свидеться при таких путях сообщения, что один из отцов ехал 30 верст два дня. «Вот что, господа», - говорит благочинный,  - «отчет вы сдали; давайте бросим разговор о сборах, суммах оборотных и переходящих, об обысках, метриках и о прочем. Я думаю, что эти темы и вам надоели, а мне тем более. Расскажите-ка лучше, о. Александр, -  обратился он к одному из гостей, - как у вас там в станице воров били и какую роль в деле увещания ваших прихожан сыграли вы, пастыри. «Ничего мы особенно не сыграли, а действовали, как Бог на душу положил»,  - ответил худенький батюшка о. Александр. Если у вас хватит времени и терпенья, то я постараюсь рассказать все по порядку. Воспоминанья довольно жуткие, и я их до сих пор отчетливо вижу пред своими глазами. Пожалуйста, пожалуйста! - послышалось со всех сторон.

Дело было так. Господа революционеры эсдеки и эсеры в памятные 1905—1906 года грабили у нас в Кубанской области сначала по хуторам с „идейной" целью, как они говорили, на поддержание революции, которая, как известно, без денег - ничто. Затем те же „товарищи" стали грабить по хуторам, да и по станицам уже, лично для себя, для своего собственного кармана. Образовались целые шайки грабителей, которые имели своих сообщников по всем станицам. Причем, как „идейные", так и своекорыстные грабежи, сопровождались чрезвычайной жестокостью. Выпытывая, где деньги, грабители употребляли чисто средневековые пытки: жгли тело раскаленным железом, поджаривали пятки, кололи шилом, но ужасней всего была пытка, когда стягивали веревкой голову и накручивали палкой; этой казни не выносили самые крепкие и падали в обморок, а если впоследствии и выздоравливали, то печать этой муки оставалась на всю жизнь в виде тихой меланхолии. Когда эти грабежи достигли своего апогея, когда в Екатеринодарскую больницу стали ежедневно подвозить опеченных, искалеченных, полусумасшедших от испуга хуторян, стариков и молодых, когда грабители стали вырезать целые семьи, когда редкая ночь в станице проходила без грабежа и воровства, то, наконец, поднялся народный самосуд. Озлобление против грабителей у нас в станице еще более усилилось, когда всем, более или менее состоятельным людям, стали подкидывать подметные письма с требованием положить в известном месте 500—1000 рублей на революционные цели.

Перед масленой ограбили и изувечили бывшего нашего ктитора, который спасся только тем, что обманул бдительность грабителей, влез на горище, проломал крышу и стал кричать караул. Сбежались соседи и отбили нападение, а самого ктитора опеченного и израненного отправили на другой день в город, откуда он, после уже, вернулся калекой. Наступил великий пост. Были слухи, что существует  какой-то заговор, что собираются бить заподозренных лиц, что составлен даже проскрипционный список, кого убить, но я не придал этому никакого значения.

В первый понедельник  поста, в полдень, вдруг слышим набат. Думаю —пожар где-нибудь. Выскакиваю на улицу и слышу крики: на сходку, на сходку! В правление! Что за причина, недоумеваю? Народ по набату идет и бежит в правление и уже возле него чернеет внушительная толпа. А колокол все гудит. Иду и я узнать, в чем дело. Смотрю, торопится туда же и мой сослуживец о. Василий и, так как он полненький, то уже и запыхался. В чем дело? - кричит он мне; я и сам не знаю, отвечаю, и вместе приходим в правление. В присутствии нет атамана, а только помощник и писаря, все взволнованные и бледные и тоже ничего не могут или не хотят объяснить нам. Мы выходим на крыльцо. Собралась масса народа, и море голов колышется перед нами. Слышны какие-то крики, но за набатом не разберешь. Вдруг звон прекратился. Слышны крики: бить воров, а то от них житья нет! Бить воров! Раскатывается крик по всей площади. Прислушиваюсь, кричат чью-то фамилию; Стороженко Иван... Стороженко Иван! А где он? Здесь, здесь, отвечают, где-то в стороне. Я знал этого Ивана Стороженко. Это был казак хмурого вида, уже пожилой, но черный, как жук, он сидел 9 месяцев в тюрьме за какую-то кражу и вообще пользовался плохой репутацией. На него, между прочим, указал изувеченный ктитор, что узнал его среди других грабителей. Смотрю, над тем местом, где нашли этого Стороженко, замелькали в воздухе палки, как цепы, молотят что-то.... А уже выкрикивают другую фамилию. Семен  Хмара! Здесь, здесь! Замелькали страшные палки и над этим.... И так за каких-нибудь 5-10 минут, без суда и следствия, в разных концах площади, убили 8 (восемь) душ. Мы было пробовали уговаривать, усовещивать, кричать, но не тут-то было. Я не узнаю наших смирных, добрых прихожан: глаза у них налились кровью, лица сделались злобными, движения порывистыми. И  нам бросают в лицо: а, так вы тоже за воров! вы их  защищаете, значит, и вы заодно с ними!.. А самосуд идет своим чередом; выкрикивают фамилии и тут же бьют насмерть палками и дрюками, которые очутились вдруг у всех в руках. Чувствую, что ярость народная не унимается и вид крови еще  больше злобит толпу. А страшная она! Это было какое-то повальное сумасшествие с кровавыми жертвами, это было действительно зверство толпы. У меня и сейчас стоит в ушах крик одного из убитых, Григория Петрусенко. Услышав свою фамилию, кем-то выкрикнутую, он бросился бежать. Но его переняли... Ой, Боже мой! Ой, ой, ой! Я ж не крав!.. Ради Христа, ради Бога, ой помилуйте.... Но помилования не было и крик беспомощно замолк. Другой из убитых был по видимому только оглушен и, в самый разгар самосуда,  поднялся с земли весь истерзанный, окровавленный, страшно посмотрел своими залитыми кровью глазами на толпу.., но сейчас же крикнули; братцы, да он живой... и колья опять замолотили по его истерзанному телу и он без стона свалился уже мертвым... Кричат знакомую фамилию: Харитон Звягинцев! Это был наш подтитарий, урядник. Он стоял возле правленского крыльца совсем близко от нас. Услышав свою фамилию, он побледнел, как мел, но не сделал даже попытки бежать или оправдываться. К нему уже устремились десятки палок... Без всякого уговора, мы оба с о. Василием подбежали к нему, охватили его обеими руками и кричим: если его убьете, убивайте и нас. Слышим задыхающиеся  голоса: «Оттаскивай попов, бей его с. с., он тоже вор!». Но тут мы не поддались. О. Василий еще в семинарии славился своей силушкой и как перышко носил, бывало на своих руках товарищей, а теперь сжал, как  клещами, подтитаря и никакие дюжие усилия казаков не могли его оторвать, а тут и я еще помогал; два или три удара пришлись таки на Звягинцева, один больно задел меня по плечу, но все-таки нас бросили. Устала ли ярость народная, прошел ли первый взрыв негодованья, удовлетворилась ли она своими жертвами, подействовала ли, может быть,  на толпу картина, как мы в крестах грудью защищали одного из приговоренных, подействовали ли, может быть, наши слова в это время, с плачем сказанные: православные одумайтесь! такое время... великий пост... все мы грешники пред Богом... нужно каяться, а вы что делаете?! не знаю, что подействовало, но в толпе стало тише. Хотя выкрики фамилий все-таки продолжаются. Роман Титаренко! А где он? да он дома, я его сейчас видел, говорит сосед. Послать за ним сиденка, так называется мальчик-казак, который служит при правлении для посылок. Беги, говорят ему, позови Романа Титаренко, не говори только ему ничего, скорей! Мы хотели было разойтись с о. Василием в разные стороны для увещания толпы, но нас не пустил спасенный нами подтитарий, он сидел на приступках правления, бледный, постаревший, измученный и Христом Богом молил не бросать его, да пожалуй, и опасно было это сделать. Но вот бежит сиденок, за ним, торопясь, идет Титаренко, не зная, зачем звали его сюда, не замечая мертвых тел, валявшихся по площади, он спрашивает спокойно: за чем хорошим звали меня сюда? Толпа придвинулась к  нему и охватила его кольцом. Слышны угрожающие крики: признавайся, это в прошлом году в жнева  вкрав семеро коней у Черненка? Испуганный, но не чая своей гибели, Титаренко божится, клянется, что он ничего не знает. Говори с. с. кто, а то тут тоби и смерть., и еще тесней сгрудились возле него. Та то ж не я, а Ив... Меткий удар тяжелого как свинец кийка не дал ему договорить, он был в легкой, старенькой фуражке, удар раскроил  ему голову и он как-то сразу опустился и мягко  беспомощно лег  у ног своих убийц. Уже после говорили, что убил тот, кого хотел выдать Титаренко. Это была последняя жертва ярости толпы. Послышались крики: довольно, довольно, годи! Убитых в разных концах площади стали для чего- то сносить в кучу. Возле одного из убитых припала жена, причитает, голосит и обтирает окровавленное и запыленное лицо убитого. А выкрики с фамилиями идут  своим  порядком. Слышна фамилия Афанасия Стороженко; это сын первой жертвы самосуда, женатый, молодой казачок, еще не служивший, я его знаю, Нашли в  толпе. Несколько человек подвели его к трупу убитого отца, он дрожит и всхлипывает, как дитя. А то, будешь красты? Говори с. с. От ужаса он не знает, что и говорить; кто- то говорит: не хай бере палку, та бье батька и клянёця, що бильше не буде красты... Без слов, в ужасе, ожидая и себе смерти, сын  берет палку и бьет бездыханное тело своего отца. Но толпе этого мало: да ты бый добре, а не гладь, а то тут тоби и смерть! И дрожащие  руки наносят, под угрозой смерти, сильный удар мертвому отцу. Отпускают этого, вызывают других, заставляют есть землю, клясться, что не будут воровать, и все беспрекословно в виду ужасной кучи мертвых тел, делают все, что приказывает толпа. В конце очень многих из списка не оказалось налицо, они похоронились, и толпа мало помалу разошлась, втайне жалея о происшедшем, но успокоенная, так как вылила свою злобу. Долго в  этот вечер не тушились огни в домах казаков, кое-где слышался плач осиротелых жен и детей; не спалось тем, кто был замешан в воровстве и только случайно избег опасности; не спалось и тем, кто принимал деятельное участие в самосуде. Укоры совести, картина убийства своих же товарищей, с которыми вместе родились и выросли, делили горе и скромные станичные радости, угнетающе действовали на душу. А тут еще, как нарочно, вечером звон к повечерию, звон протяжный, укоризненный; нужно говеть, каяться, просить о прошении своих грехов... Многие вовсе не спали в эту ночь. К субботе у меня говеющих полная церковь и все больше мужчины, спешат отговеться до начала полевых работ. Присматриваясь к говеющим, я замечаю усердные поклоны, тяжелые вздохи и какое-то особое настроение, склонное к сознанию своей вины и желанию сбросить с себя какой-то тяжкий камень греха. Я не могу назваться хорошим  оратором, но когда в пятницу я стал говорить поучение пред исповедью, то и сам плакал, и рыдала со мной вся церковь. Уж после мне некоторые признавались, что такое впечатление произвели на них мои нехитрые слова, что как будто разрывали их сердце па части.

Обождите, пожалуйста, перебил благочинный. В наше время в семинарии преподаватель гомилетики делал иногда так: вызывал какого-ни будь ученика, сам сходил с кафедры и говорил: ну с, господин …., вот вам тема, пожалуйте на кафедру и скажите нам поучение. Сначала мы конфузились, говорили плохо, а потом  некоторые из нас стали уж говорить и ничего себе. Мне очень интересно было бы услышать эту вашу проповедь, о. Александр; не будете ли вы добры воспроизвести ее. И вы, пожалуйста, не обижайтесь, это я вам говорю не как  начальник, а как товарищ. Так мы слушаем, пожалуйте на кафедру, и он шутливо подвинул к о. Александру стул. Задача довольно трудная, возразил благочинному о. Александр. Повторяю, что впечатление от моей проповеди было такое сильное не потому, что я говорил по всем правилам ораторского искусства, а потому, что почва, людские сердца, были подготовлены и мои слова были той искрой, что упала на горючий материал и воспламенила сердца искреннейшим самоосуждением и раскаянием о содеянном. А затем, как я уже вам докладывал, во время проповеди я был сам искренно растроган и к таковой же искренности расположил, думаю, и своих слушателей. Так что от повторения моей проповеди не ждите такого уже впечатления. Я говорил приблизительно так.

Пришло время вам, братье, каяться в своих грехах пред Милосердным Богом. К  обычным грехам большим (смертным) и малым, содеянным в сем году, вы привели на свою совесть еще грех убийства своего ближнего, да не одного, а целых 11 душ. Так на этих днях вы убили рабов Божьих Ивана, Стефана, Петра, Петра, Самуила, Феодора одного и другого, Афанасия, Николая, Севастиана  и Романа. Все они люди семейные, после них остались вдовы, сироты малолетние дети. Кто их теперь пожалеет, оденет, хлеба приобретет? А кто теперь докормит  их стареньких отцов и матерей и кому они теперь нужны? Оплакивают теперь они своих кормильцев и слезы их, в особенности слезы невинных младенцев, дойдут до Господа и покарает вас Бог гневом и наказанием своим праведным. Вы отняли жизнь у этих рабов Божиих, имена которых  я вам читал, отняли внезапно, нечаянно, все они к своему часу смертному не готовились, его не ожидали, не успели покаяться, не успели, как христиане, причаститься св. Христовых Таин. Так как вы были виновниками их внезапной кончины, и грехи в которых они не успели раскаяться, переходят теперь на вас и чем тяжелей их были грехи, тем тяжелей будете вы за них отвечать.

Теперь вы будете отвечать не только за свои грехи, но и за грехи убитых вами. Они своей кровавой смертью искупили свои грехи, а вы теперь отвечайте. Еще больший будет на вас ответ, если меж убитыми вами есть невинные. А это свободно могло быть, потому, что в то время довольно было кому-нибудь крикнуть фамилию своего врага, и он был бы убит совершенно напрасно. Предположите, что на месте убитых мог быть каждый из вас, и вы хоть немного поймете всю тяжесть ответа за невинную смерть. Да и наконец, кто вам дал право судить и распоряжаться жизнью своего брата? Господь сказал: „Мне отмщение и Аз воздам". И даже Он Милосердный терпит грешникам, все ожидает покаяния, а вы присвоили себе право суда Божия, отняли жизнь у своих  ближних! Почти все те коих вы убили, умоляли вас именем  Христа пощадить, не убивать их, помиловать ради малых деток; они ограждали себя Крестом Всечестным, но вы, христиане, не вняли их заклинаниям и все-таки поубивали их. Так как вы, обагрив руки кровью, осиротили детей, отняли у их стареньких отцов и матерей их кормильцев, то теперь ваша первая обязанность помогать этим обездоленным, невинным жертвам вашего самосуда, помогать в горе, в несчастиях и нужде. А кому, кому, а сиротам и вдовам этого горя будет немало. Все те, кто участвовал в убийстве, тяжкий грех приняли на душу свою и много нужно слез, чтобы замолить его. И плачьте же, братия, припадите с раскаянием ко Христу, сознайте свою великую вину пред  Богом....  Вот и все, смущенно кончил о. Александр.

Через две недели после этого самосуда и этих ужасов, одного из тех, кого вызывали по списку и заставляли клясться, есть землю, в том, что он больше воровать не будет, поймали опять с поличным в воровстве половы. Его представили в правление. Утром при многочисленной публике, дело было в воскресенье, добродушно допрашивали его: «а ты ж ивъ (ѣлъ) землю, клявся,  що  не будешь  красты, а теперь опять попався? Хиба тоби и смерть не страшна?!», «Ей Богу, я больше не буду! Лукавый попутав!» С азартом отвечает пойманный. Вот и поймите вы натуру человеческую! Видел  лютую смерть перед собою, избежал опасности быть убитым и так скоро опять попался. Да, помолчал  немного о. Александр; ' А все-таки страшно. И не дай Бог никому видеть эту массовую, не знающую никаких преград, бурю народную».

Более века прошло с того дня, когда с этим рассказом познакомились читатели епархиальных ведомостей. В истории Кубани это не единственный случай самосуда. Такая волна народного возмущения, которое ни в коем случае нельзя оправдывать, прошла в 1907 году по многим станицам и хуторам Кубани. Автор намеренно не указал станицу, где это произошло. Не будем уточнять это и мы. Потому что для любого населенного пункта такая вспышка общественного гнева является черной страницей в его истории. Единственное, автор по какой-то причине в самом начале рассказа допустил неточность. В охватываемом  рассказом периоде благочинным 22 округа был отец Алексей Адамов, священник станицы Батуринской. Отец Николай Карташов, священник станицы Брюховецкой, стал благочинным 22 округа в 1909 году. А сам отец Александр Блощанский служил в Брюховецкой церкви до 18 мая 1910 года.

Читая эти строки, не перестаешь удивляться тому, как повели себя в этой трагической обстановке священники. Как они все это пережили, как донесли до своих прихожан суть содеянного ими. Герой рассказа был обладателем редкого дара. Он не только владел словом,  но и  был духовно чист и искренне страдал от увиденного. Его слезы во время обращения к прихожанам не были признаком его слабости, а признаком его высокой человечности. Он, как духовный отец паствы,  не только горевал о безвинно убитых православных людях, но искренне беспокоился о душах тех, кто сотворил этот самосуд. Этот рассказ и через века будет служить проповедью для многих поколений православных верующих и чем больше людей его прочитает, тем больше из них проникнутся любовью к ближнему.[1] 

Таймураз Бежаев

(из книги  «Колокола  Благочестия»

 

 

                       

Контакты

352750 ст.Брюховецкая, Краснодарского края, ул Ленина 9

  • dummy8(86156)3-10-69

  • dummy8(86156)3-10-69

  • dummy brm31069@mail.ru

Яндекс.Метрика

Наши друзья

Подписаться

Создание сайтов +7 905 49 47 434

Search