22 ноября 1932 года в станицу Брюховецкую приехали члены чрезвычайной уполномоченной комиссии Политбюро ЦК партии во главе с Лазарем Кагановичем. Комиссия работала в крае с начала ноября. Причиной визита столь высокой комиссии было невыполнение районом плана хлебозаготовки. В нашем музее хранится рукописная книга Михаила Илларионовича Сербиненко, работавшего председателем исполкома Брюховецкого станичного совета в 1931-1938 годы, который оставил письменные воспоминания «О делах минувших лет».
В главе «1932 год» он записал:
«В 1932 году сложилось исключительно тяжелое положение из-за невыполнения плана хлебозаготовок. Кубанским колхозникам было брошено огульное обвинение в саботаже «в тихой войне» против советской власти, многим коммунистам, людям, отстоявшим советскую власть, создавшие в жестокой классовой борьбе колхозы, было брошено тяжкое обвинение в потере политической бдительности, в пособничестве кулаку, антиколхозному элементу.
На Кубань приехала тройка ЦК ВКП(б) во главе с секретарем ЦК ВКП(б) Кагановичем Л.М. и председателем СТО – Совета труда и обороны СССР Черновым, для борьбы и ликвидации саботажа…
Однажды днем находился я в кабинете с/совета и вдруг меня вызывают к секретарю парткома Костюченко (партком находился в здании станичного Совета) и говорят, что приехал Каганович. Иду по коридору, подхожу к двери смотрю, стоят двое военные в чине полковников, посторонились, пропустили меня, я понял, что это охрана и мысленно сказал себе, сюда я зашел сам, а отсюда меня поведут под арестом и больше мне не быть на свободе, а может быть и не быть живым, так как знал уже какие репрессии проводились на Кубани.
В парткоме стоял длинный приставной стол, за которым сидело трое в чёрных пальто, это были: Каганович, Чернов и секретарь Азово-Черноморского крайкома партии Шеболдаев. Кроме них за столом сидел председатель райисполкома Поплутин с большой развернутой на весь стол сводкой и что-то про себя тихо говорил. Секретарь РК ВКП(б) Помайзель, латыш, член партии с 1917 года, стоял с правой стороны секретаря парткома, а рядом с ним стоял Виндава – председатель КК РКИ, человек низкого роста, полный, тоже латыш, член партии с 1908 года.
Когда я переступил порог в партком, секретарь РК ВКП(б) Помайзель сразу набросился на меня со словами: «Вот председатель С/совета Сербиненко сентиментальничает с единоличниками и план хлебозаготовок не выполняет». Я не растерялся и в ответ ему говорю: Тов. Помайзель, мне не понятно, почему Вы так говорите. Я два дня тому назад был у Вас и спрашивал, как быть с единоличниками, забирать все зерно под метелку? А Вы мне ответили, подожди, не спеши, мы тебе скажем, а теперь Вы предъявляете мне такое обвинение, что план хлебозаготовок не выполняется по моей вине.» Секретарь парткома Костюченко дергает меня за полу пиджака, этим самым дает мне понять, что не вступай в пререкания, молчи, но я считал, что находясь в такой ситуации или меня сейчас посадят, как саботажника или посадят на два дня позже по указанию секретаря РК ВКП(б) Помайзеля, когда уедет тройка. Отвечая так, я считал, что если меня и посадят, хотя в этом не сомневался, так я не спасовал, не струсил, а ответил так, как оно было в действительности.
После того, как я ответил Помайзелю, Коганович говорит мне: «Доложите, как у Вас выполняется план хлебозаготовок, и что Вы делаете, чтобы план хлебозаготовок выполнить по единому сектору?». Я ему ответил, что вчера мы провели совещание комсодов, раскрепили к каждому комсоду всех членов Совета коммунистов, комсомольцев, членов Президиума С/совета, заместителей с тем, чтобы в течение 8-10 дней план хлебозаготовок по единоличному сектору выполнить. Он снова задает мне вопрос: «Так Вы выполните план или нет?» Я утвердительно ответил, что делаем всё и сделаем, чтобы план хлебозаготовок выполнить. А сам думаю, что подмести всё под метёлку у каждого единоличного хозяйства, но план хлебозаготовок выполнить невозможно. Председатель райисполкома Поплутин всё сидел над сводкой и тихо про себя что-то непонятное продолжал говорить. Я понял, что он был в нервном потрясении.
Оказывается, они до вызова меня разговаривали с секретарем РК ВКП(б) и председателем райисполкома. Разговор был неприятный для них, поэтому секретарь РК ВКП(б) Помайзель и пытался направить удар на меня.
Затем Каганович поднялся и сказал, поехали в райком партии, все поднялись и уехали. Мы с секретарем парткома Костюченко считали, что это «приглашение» нас не касалось, и мы остались на месте. Какой разговор был в райкоме, о чем они говорили, нам не было известно. Получилось сверх ожидания, и я был удивлен, что при такой ситуации, при такой встрече меня не объявили саботажником, не посадили, и я остался на свободе. Может быть, потому что я не струсил, вел себя спокойно, отвечал уверенно и убедительно. Вообщем на этот раз мне посчастливилось.
Но впереди меня ждали очередные большие неприятности и переживания, о них пойдет речь дальше.
После того как они уехали, мы остались вдвоем с секретарем парткома Костюченко и он мне начал читать мораль, сказал, что если после этого будет всё хорошо, то это твое счастье. Так вести себя нельзя перед старшим начальником. Нужно было не высказывать ничего против секретаря райкома, ведь от него всё зависит, нужно брать на себя вину». Я ему ответил, что я сказал всё, как оно было в действительности, а дальше дело его партийной совести. Вообще пока меня не посадили, а дальше будет видно, может быть этого и не миновать. Костюченко по возрасту был вдвое с лишним старше меня, член партии с 1920 года…».
Продолжение следует
Материал подготовил Т.Г.Бежаев