«Основано на реальных событиях»

Агафья сидела спиной к калитке на низенькой, сколоченной чьими- то умелыми руками старой скамеечке.  Она плохо слышала, и окликать её не было смысла, поэтому он подошёл поближе. Какое же было его удивление, когда он увидел в её руках обломок сабли. Баба Агаша заметила тень и медленно повернулась. Прищурив голубые глаза от яркого света заходящего солнца, выглядывавшего из-за спины гостя,   улыбнулась. Морщинистое лицо её  разгладилось и засветилось остатками былой  девичьей красоты,

-Что за оружие у Вас, баба Агафья?

 Агафья приподняла обломок сверкающего на солнце клинка. Красные лучи заката отразились в нем кровавым цветом, было ясно, что в руках старой  казачки боевое оружие.

- Це було колысь оружием для казака. Тэпэрича  на нёго дывлюсь и чоловика своего згадую. А раньше  мий Иван и дывыться на нёго не давал, ни то шо в руки брать. Бывало, прибираюсь в хате, хочу пыль с неё стереть, а вин як рявкне: "Не смей,   женщина,  к генеральской шашке притрагиваться, всю славу с неё сотрёшь". Сам её чистил, сам подтачивал и любовался ею всегда, як мала дытына.

-Так кто ж её сломал, баба Агафья, и  почему она генеральская?

-То сынок, рассказувать долго,  для твоей газетки рассказ мий буде вэлыкый.

-Можно не для газеты, если интересно будет, мы рассказ для журнала «Казаки» напишем и подпишемся под ним - Агафья Захаровна Антоненко.

- Куды мне  рассказы писать, а про саблю  я тоби расскажу, дай только птицу накормить. 

Она встала и коротким взмахом рубанула обломком клинка  воздух. Жилистая рука её с выступившими от возраста голубыми венами крепко держала казачью саблю.  Серебряное  обручальное  колечко на руке Агафьи отблескивало каплей росы на потускневшей бронзе эфеса.  Она стала во весь свой рост:

-Ну як, похожа я на генерала? - потом   вытерла о фартук клинок и передала его гостю.

- Держи, подывысь,  хоть ты и не казак.

-Как не казак, бабушка, я же  вам прошлый раз говорил, что вступил в казаки. Старушка  обмерила его взглядом с головы до ног и глубоко вздохнула:

- В казаки, мий ридный, не вступают, казаками рождаются. Вступить ты можешь в колхоз, а казачье должно быть у тебя тут, и она ткнула его сухим кулаком в грудь.

-Поняв?

- Нет.

- Это плохо, что ты непонятливый. Ну да ладно, в том твоей вины нет.

Не поняв, что имела в виду Агафья, гость стал разглядывать клинок. Легко прочитал надпись  "Златоуст.1810 год". В уме подсчитал, сколько лет ему будет и удивился.

 -Ого, сабля-то старинная, небось, дел повидала?

Она, даже  переломанная почти пополам,  была тяжеловата для его руки, не привычной к такому оружию.

-Сколько ж сил у Агафьи, раз она ею так рубанула! Должно быть, реликвия для неё, и приготовился выслушать рассказ Агафьи Захаровны, забегая в мыслях вперёд, что это сабля, наверное, связана с генералом Корниловым  или генералом Врангелем,  у которых служил её муж, брюховецкий казак Иван Фёдорович Антоненко. А почему она с генералом себя сравнивала,  терялся  гость в догадках.

Хозяйка куда-то запропастилась. Заставив себя ждать, как умеет это делать всякая женщина, скоро  вышла к гостю уже в другом наряде. Голубой халат с затянутым на талии поясом и косынка из тонкого газа, из-под которой видна была прядь седых волос, придавали ей торжественный вид. Под мышкой  у неё был старый большущий альбом с фотографиями, на обложке которой красовался на коне князь Юрий Долгорукий.  Держа его обоими руками, она кивком головы показала на столик  под развесистой тютиной и медленным шаркающим шагом пошла вперёд. Подождав, пока гость усядется на  шатающийся  табурет, она открыла альбом:

-Дэвысь, це наша свайба, вин тико с германской тогда пришёл,  сразу свататься до мене. Смешной случай получился, ведь перед самым его прибытием в станицу меня  другой засватал. Как я тужила, не хотела за него, но шо поделаешь, батьки так захотилы и усе.  А за три дня до свайбы и он в станице появился, я ему через подруг сообщила, чтобы спасал любовь нашу. Иван тем же вечером со сватами своими  до нас. Я как раз  платье свадебное примеряла, что жених принёс, и вышла ему показаться, как мой Иван  в хату заходит. И с порога батькам моим каже, шо свататься вин пришёл. Они руками разводят что, мол,  конфуз у вас Иван Федорович, Агаша наша уже засватана, и быть ей жинкой другого  казака. Я в слёзы и на колени перед батьками встала, причитаю, не люб мне цей жиних, за кого меня отдаёте, Ивана люблю и тильки за него желаю  выйти.

 

 Тут и жених мой в отчаянии, молит их не позорить его, ведь уже через два дня свадьба, бычка и разной другой живности немало под нож пустили. Иван успокаивает его, мол, возместим ущерб твой,  но невесту уступить тебе придется, не то силой из-под венца уведу, что для него ещё позорнее будет. Видят мать с батькой, какие дела разворачиваются, сжалились над нами,  отменили своё решение, и пошла я под венец с Иваном. Молодый вин був, я стариша була аж на три года. Но любовь, сынок, года не считает. Вернись чуть позже, може б, и жизнь у него была другой, а нет, в самый раз он подоспел, кругом война, революция, а он сердцем почуял угрозу счастью нашему. 

 Она, улыбаясь, переворачивала страницы альбома и что - то шептала про себя.

-Ах!  Вот она, а я думала, может,  отдала и забыла, кому.

На фотографии стояли казаки в богатых черкесках с орденами.

- Узнаёшь маго, он самый меньший из всех.  Це все наши  брюховецкие казаки, в Халифуте сфотографировались, город такой есть  в Америке.

 -Может, в Голливуде? – переспросил он.

-А бис его знает, где они кино своё снимают,  вот там они и сфотографировались.

- Агафья Захаровна, вы не смешите меня, что могли делать казаки брюховецкие в Голливуде.

-Я ж тоби кажу, фильму снимали. Они на  лошадях это самое показывали, тьфу, позабыла,  слово такое  мудреное.

-Может, трюки?

-Точно, сынок, эти самые труки они и показывали.

- Ну вы даёте, бабушка. Они ведь не в цирке служили.

- Шо сама чула, то и тоби кажу, ты вижу, не больно знаешь, что казак на лошади умел вытворять. Не знаешь и, откуда тебе знать, ты не застал тех казаков, а нынешние тильки для красы на конях гарцуют. А мий мог и под брюхом на полном скаку пролезть, и задом наперёд мог ездить, при этом, бис, с левора мог палить. Много чего умели тогда казаки. Они больше времени тогда в седле проводили,  а не за столом. Ну, конечно,  по воскресеньям после службы в церкви  могли погулять, да так, что над станицей громы и молнии сверкали. Усе було сынок, усе.  После того, как Корнилова убили, он домой приезжал, потом красные в станицу пришли, он не захотел с ними, и к Покровскому генералу подался. А перегодя с Врангелем морем  в Грецию ушёл. Из Греции, рассказывал, казаков в Сербию отправили, где он и маялся без дела. Руки- то у него были золотые, он  ещё в Греции шить научился, комнату снимал у грека одного, тот его мастерству своему обучил. Всё умел шить,  сапоги, папахи, мундиры  справлял, як фабричные. Но лошадьми бредил, лучшим наездником был, что в станице, что там, на чужбине. Вот и приметили их самых ловких американцы, пообещали им сытую жизнь и повезли к себе  в  Голливуд. На корабле туда  плыли, рассказывал, як их болтало в океане, аж выворачивало всех наизнанку. Приехали в этот самый Голливуд и робыли там. Много чего рассказывал, разве всё упомнишь.  В первый же день, получив немного грошей, они пошли своё прибытие в ресторане отметить. Подвыпили малость, и затосковали по своим хатам, по жинкам да малым детям и от той тоски  запели. Да так запели, что все на них дывыться стали. После той песни хлопать им стали и просить еще и еще раз спеть. Кто-то  из них во хмелю папаху  по кругу пустил и вернулась она к ним, полная денег. Смекнули  казаки, что таким образом можно заробыть и зачастили в рестораны после работы. А Рыбалко, тоже наш брюховецкий казак, имя его я запамятовала,  танцор был распрекрасный, семь кинжалов в зубах мог держать и танец поклоном заканчивал, при этом кинжалы в пол на диво втыкал.

Много чего он рассказывал, сразу и не вспомнишь.

-Бабушка не могу всё-таки поверить, чтобы  наши брюховчане в голливудских фильмах снимались, ей богу, напишу в Америку, пусть пришлют нам хотя бы кусочек  фильма, вы представляете, это же интересно.

-Це тоби  дивно, а мне шо дывыться на них, одни только страдания, что мыкались по чужбине, но не нашли себе покоя, пока не померли, царство им небесное.

- А когда Иван Федорович-то  из Америки вернулся?

 - Кажись, в колхозы еще не начали сгонять. А  в каком году торгсины позакрывали, не помнишь?

- Нет, баба Агафья, не помню, да и не знаю, что это такое.

- Втроем они в станицу  вернулись, Третьяк Павло, Вишницкий Михаил и мой Иван. Он  из Америки привёз кое какое добро, так мы это всё в торгсин сдали и вот эту хатку построили чтоб от  батькив  съехать. Не ладилась жизнь у него, все на него косо смотрели, что в белой армии служил. Даже в  колхоз ёго не сразу взялы и  я за двоих робыла. Но он и не шибко горевал, "Зингер", что с собой привез, наладил  и шил дома, заказов было уйма, кто деньгами рассчитывался, а кто харчами, так что жили не хуже других.

Это его спасло от тюрьмы, а так хотели его  в тридцать восьмом сослать. Забрали его в Тимашевку, продержали месяц и отпустили. Ой, как он ругался. Освободили,  потому что он был самым лучшим наездником не только в станице, но и в крае. Сколько призов Иван Фёдорович выиграл, ни счесть, тильки призами теми коней награждали, а кони чьи, колхозные, так что нам от его побед, горсть муки, да щепотка соли доставалась. Не знаю, как бы жизнь повернулась, но вскоре война началась. Он сам пошёл в военкомат и к осени его забрали, годков-то ему кажись, было тогда сорок семь. Воевать пришлось  в кавалерии и до самого окончания  войны. На Днепре был ранен в шею, с фронта хотели его домой  отправить, так он к самому командующему над всеми казаками генералу  Плиеву пошёл, мол, говорит ему, оставь в корпусе, может, пригожусь где. Где говорит, казак, ты пригодишься с такой раной, езжай лучше  в станицу к жинке своей, а врага мы и без тебя добьём. А после войны нас встретишь, как дорогих гостей,  мы  к тебе нагрянем, как  к лучшему джигиту корпуса. Упросил мой генерала, раскрылся ему, что он не только хорош в  джигитовке, но и шить может всё, от обувки до папах. Подумал генерал и говорит: "А покажи, казак, свои способности и  сшей мне папаху генеральскую", и даёт ему шкурки каракулевые, два года он их с  собой возил, не мог  найти подходящего мастера.  Снял мой мерки с генерала, а   утром  с папахой к нему пожаловал. Примерил генерал обновку, поцокал языком и приказал оставить его при штабе своём. Так и служил он до самого конца  войны с генералом Плиевым. Сердешный, говорил он, человек был, казаков любил и жалел, как детей своих, зазря их под пули не посылал. А если, бывало, тяжко приходилось, то он всегда был рядом с ними. Шибко его мой Иван любил и уважал. Помню, случай  забавный  он мне  рассказывал. Освободили они Прагу, город есть такой где- то в Европе, а в этом городе конюшни королевские  были, а в тех конюшнях жеребцов да кобыл держали, самых что ни наесть лучших в мире. Понравился генералу  один жеребец,  да вот беда, необъезженным оказался. Все пытались его укротить, и  земляки генерала бессильны оказались.  Подходит мой к Плиеву и говорит, разрешите мне  попробовать, товарищ генерал. Мой - то ростом  низенький, а жеребец о-го-го был, не помню, каких кровей. Генерал посмотрел на Ивана, улыбнулся, мол, куда тебе с этаким чудовищем справиться, но разрешил, правда, спросил: " Может, подсадить тебя, казак?"

Мой говорит: "Казаки сами на коня садятся, меня батька тильки раз в детстве подсадил, с тех пор, товарищ  генерал, я обхожусь без помощников".

-Ну- ну,  усмехнулся генерал, посмотрим сейчас на тебя. Иван вскочил на того коня, взял его за гриву, не знаю, как дал коню  почувствовать свою власть  и ускакал в поле при конюшне, через время приводит коня смирного и даёт узду генералу:

- Теперь можно  и Вам, товарищ генерал, садиться на коня этого. Медалью моего наградил  генерал Плиев  за это. И сказал: "Много я видал джигитов, сам в этом деле не слаб, но таких, как ты, Иван Федорович, я не встречал". По имени отчеству он к нему всегда обращался, мол, говорит, ты старше меня на целых пять лет, а осетины к старшим с уважением  относятся, хотя мой  простой казак, а он генерал казачий. Вот какой был этот Плиев. Как война кончилась, моего уже домой отправляли,    вызывает его генерал и говорит:

-Парад Победы в Москве назначен,  и мне предоставили честь  во главе двух сотен конников по Красной площади пройти. Только вот беда, казак, времени мало, а мундир мой праздничный для такого парада не гож. Я ведь не думал, не гадал, что доживу до этого дня, а о параде и вовсе не помышлял. Буду просить, вас Иван Фёдорович, в станицу свою Брюховецкую со следующим эшелоном отправиться. Небось, ты жинке уже отписал, что едешь? Тогда по приезду передай Агафье Захаровне мои извинения за задержку.

           Мой говорит генералу: "Раз уже шить, то давай и папаху новую сошьем, и сапоги хорошие справим вам, Исса Александрович". Генерал подумал и согласился с ним.

Ты видал хоть раз, какой из себя Плиев  генерал то  а? У меня много его фотографий есть, правда, больше с газет  газетные, но есть и настоящие, я их тебе сейчас покажу, они у меня в сундуке хранятся с важными документами. Она пошла снова в хату. Через время  принесла свёрток, развернула его и стала перебирать пожелтевшие от времени бумаги.

- Вот,  тут все  настоящие, гляди, мой тут с генералом и с этой самой саблей, что ты в руках держишь.

-Так что, ему эту шашку Плиев подарил, получается?

- Хиба я тоби не казала?  - с удивлением посмотрела Агафья на гостя.

-Молодой кажись, а памяти у тебя нема ниякой, цилый час тебе рассказываю про эту саблю, а ты не поймешь, про шо я кажу. Э-эй-эй, покачала она головой.

-Ей Богу, Агафья Захаровна, вы до сих пор про саблю и словом не обмолвились.

-Кажись, я с того и начала,  сынок, неужели я сама без памяти? Ну, раз так, то слухай сюды.

-Сшил мой  Иван всё для генерала. Он примерил обновки. Стоит, значит, Плиев  перед зеркалом большим и так повернётся, и сяк, цокает от удовольствия языком, аж пританцовывает и по - своему что-то поёт. Обнял потом он Ивана моего  и спрашивает:

-Что тебе, казак, на память подарить?

Мой не растерялся и показывает на папаху, которую он ему первый раз сшил.

- Буду, товарищ генерал, Ваш подарок  в  хате под образами  хранить, как великую  память о Вас. Генерал не ожидал, что такая  простая просьба будет у него, и аж прослезился. Прошёл в другую комнату и выносит саблю вот эту. "Вот, - говорит, - дарю тебе, казак, саблю старинную, дорога она мне, поэтому и дарю  её тебе - близкому человеку. Она ещё в войне с Наполеоном  первую кровь врагу пустила, с тех пор служила надёжно многим славным людям. Мне её, когда Кубань освобождали, старый казак подарил, сын его в нашем корпусе воевал, погиб, освобождая свою же станицу.  Говорит: "Нет  у меня более сыновей, трое их  было, и все  погибли в этой войне. Сабля эта мне от отца досталась, тому от его отца, и так дальше. Не успели сынки мои жениться, и мне некому её передать". Взял я подарок с  благодарностью и до сегодняшнего дня с ним не расставался. Но должна,  казак, эта сабля вернуться на родину, на Кубань. Береги, её, как память  о погибших сыновьях  Кубани в этой проклятой войне".

-На том они и расстались. Как он берёг её, я тебе рассказывала, не давал пылинке на него сесть. На собрания просили его часто с саблей этой прийти, комсомольцам да школьникам охота было дотронуться до подарка генеральского.

           Агафья задумалась о чем-то, устремив свой взгляд на саблю, потом   стала гладить её сухими длинными пальцами.

-Пришли к нам  однажды милиционеры,  с ними из сельсовета человек, тогда они по всем дворам ходили. И ласково так, с улыбкой, спрашивают:

-Есть ли у вас, Иван Фёдорович, оружие, винтовка или сабля какая -нибудь. Знали же, супостаты, что есть.

-Есть, - говорит мой.

-Только ни какая - нибудь, а подаренная  мне   генералом Плиевым Иссой Александровичем!

-Надо сдать её, Иван Фёдорович, вот постановление есть такое: " Изъять имеющееся боевое оружие у населения станицы".

-Так  это же  подарок самого генерала Плиева, говорит он,  вы что, не знаете, что он нынче всеми войсками Кавказа командует? - я  не имею права её сдать вам.

-Надо сдать, потом если начальство посчитает нужным, вернём её вам обратно. Не положено оружие  в мирное время  в хате  держать.

-Не отдам, - говорит, - сможете  силой  взять, возьмите, но добровольно саблю вам не отдам. Первый раз они  так и ушли ни с чем. Через час -другой вернулись уже с председателем сельсовета. Всё он  моему Ивану вспомнил, как у белых воевал, как за границу ушёл с ними и то, что в колхозе никогда не работал. Забыли только одно, как он район и станицу прославлял, и кровь свою на фронте проливал.

Вынес он им тогда эту саблю, встал перед ними, мрачнее тучи: "Вы её у меня хотите отобрать?"  Те кивают, мол, именно её. Он вытаскивает саблю  из ножен, они к калитке и за пистолеты хватаются. Я перепугалась, думала, сейчас убьют моего Ивана.  А он горемычный, с глазами, полными слёз, хрясь её об колено, и пополам   сабля.

- Нет у меня  более оружия, видели! Как вкопанные, стояли они, не ожидали от него такого. Взяли и молча ушли со двора. А он сел вот на это крыльцо и затосковал, как дытина мала. Потом, тихо роняя на  клинок слёзы,  запел. Я раньше  не слышала ту песню. И не на нашем языке он её пел. Только опосля  спросила  его, что за песню он пел.

-Не знаю я слов этих, Агаша,  но эту песню генерал часто пел, когда ему тяжко бывало.

Не стал он саблю в ножны вкладывать, завернул её в кусок отреза, что себе купил, чтоб новое галифе на день Победы справить, и положил в сундук. Так до самой своей смерти он и не доставал её. Только стоял всё время у стены, где она висела раньше, и вздыхал.

-А папаху ему   генерал  не стал дарить?

-Не,  и папаху подарил, и как обещал генералу,  на комоде под образами её держал, пока  не помер.

А, умирая, наказал,  чтобы папаху ему под голову положили, мы так и сделали. Унёс он папаху с собой в могилу, хотели и саблю положить, но сами видите, в таком виде она бы ему и на том свете была причиной расстройства.

Гость смотрел на Агафью. Она, подперев щеку  ладонью, сидела и угрюмо  качала головой. Маленькая слезинка медленно сошла по сухим старушечьим  щекам,  изрытым морщинами, и тихо упала на клинок,  бороздки которого помнили слёзы его последнего хозяина. Чем была опечалена старая казачка? Может,  терзали её память и  душу мысли, что прожила свою жизнь рядом с настоящим казаком, прошедшим все круги ада,  и ушедшем   из жизни с обидой на власть, которая его так и не полюбила.

 

Автор Таймураз Бежаев